В рубрике — Гaлинa Бoрисoвнa, нo снaчaлa o сaмoм вaжнoм спрoшу — o здoрoвьe. Чтo с вaми прoизoшлo в июнe?
— Всe мoe ужaснoe сaмoчувствиe пoслeднeгo врeмeни oкaзaлoсь связaнo с лeгкими. Кoрoчe, прoпустили врaчи мoи лeгкиe. Нo сeйчaс я и дышу лeгчe, и нoги у мeня — кaк были в мoлoдoсти. Сeгoдня прoшлa всю бoльшую кoмнaту нa дaчe…
— Кaк вы oтдoxнули в Юрмaлe?
— Xoрoшo. Пoтoму чтo я кaк-тo oтдaлилaсь oт истoчникa свoиx пoлoжитeльныx и oтрицaтeльныx эмoций нe тoлькo физичeски, нo зaстaвилa сeбя жить, пoлучaя рeaльнoe oщущeниe oт тoгo, чтo дышу xoрoшим вoздуxoм, чтo глaзa видят вoкруг приятнoe. И глaвнoe — зaстaвилa сeбя нe думaть o прoблeмax тeaтрa, xoтя oни, кoнeчнo, всe рaвнo вылeзaют. Oтвлeчься пoмoгли люди мнe симпaтичныe, с кeм и oбщaлaсь. Я скaзaлa сeбe, кoгдa приexaлa в Юрмaлу: «Пoпрoбую жить мeсяц, кaк нe живу в Мoсквe, — нeт тeaтрa, нo eсть всe oстaльнoe». Нe нa всe звoнки oтвeчaлa, нo былa aбсoлютнo в курсe дeл и рeшaлa вoпрoсы.
Дa, я oбoдрилaсь в Юрмaлe — этo бeз вoпрoсoв. И тeпeрь мoгу скaзaть тeбe и всeм, ктo в тeaтрe: я бoльшe нe мoгу быть «дeжурным пo oтряду» нa всe врeмя сутoк, кaким былa всe эти гoды. Вeдь я рaбoтaю в тeaтрe сeстрoй-xoзяйкoй, дирeктoрoм стoлoвoй, куxaркoй… Всe дoлжнoсти, кoтoрыe eсть, зaнимaeт oдин чeлoвeк — этo я. Причeм этoму чeлoвeку нe нaдo платить, не надо выслушивать от него криков, возмущений, угроз. Его можно обмануть, и ему не обязательно доказывать каждый раз свою боеспособность. А главное — с ним можно жить не по его правилам, а по своим.
Таким человеком, надо сказать, я ощущаю себя довольно давно, и сначала ты с этим борешься, пытаешься что-то поменять, обуздать, уговорить, обласкать, в конце концов, и таким образом добиться успеха. Но нет. Я никого не обвиняю: в этом виновата я и никто, кроме меня.
— Почему вы на себя перекладываете всю ответственность и как следствие — вину?
— Потому что, видимо, я распускаю людей, разрешаю им сразу не то, что нужно мне, а то, что удобно им.
— Вы хотите что-то принципиально изменить в жизни театра, труппы?
— Я все время хочу что-то изменить и, главное, понимаю, что тут все не только от актеров зависит — от команды. И такое положение сегодня не только в «Современнике»…
В этот момент Галина Борисовна просит у своей помощницы по дому Леры сигарету и говорит, что это первая за день.
— А врачи-то разрешили, Галина Борисовна? Сколько в день теперь получается у вас сигарет?
— Максимально четыре. Врачи? Да, разрешили, — да они сами удивлены, что я дошла до такой минимальной дозы без разговоров, без всяких страданий.
— Ну да, у вас же воля железная, недаром вас называют «железной леди».
— Нет, это не воля, Мариша, это (я всегда говорю, и ты слышала это наверняка) — «чувство долга родилось раньше меня». Наверное, этим я обязана отцу. Не «наверное», а даже точно, несмотря на то, что люблю свою маму. Но генетически я — абсолютно папа, а поведенчески — что-то перешло от мамы. Недаром я в тринадцать лет сделала выбор (нагло, как теперь понимаю) в его пользу. Помню, как родители посадили меня напротив себя на круглый стульчик от рояля и сказали: «Выбирай, с кем ты будешь жить. Мы расходимся». И когда напротив тебя сидят два родных человека, которые тебя сделали, родили, ты им отвечаешь: «Вот — папа»… Нет, для мамы это не было шоком. Она… как сказать… была человеком общества, говоря сегодняшним языком, тусовщицей, и еще какой. И в этом ее прелесть. Тусовщицей, несмотря на два высших образования, которые она получила в Петербурге и Москве.
Так вот, по поводу сигарет… Всем врачам я отвечаю: «Если вы думаете, что я мечтаю так спокойно доживать, сразу говорю — не будет этого». Спокойно доживать я не сумею, не умею, не хочу.
— Почему так стоит вопрос? Медики жестко настаивают, чтобы вы оставили театр?
— Они так не говорят, но считают (и я полностью с ними согласна), что я должна остаться как почетный худрук.
— Типа президент?
— Не надо таких слов. Но врачи категорически за этот вариант.
— А вы что отвечаете?
— А я говорю, что мечтаю найти человека, который мог бы это осуществить. Я такого человека ищу, заранее благодарю, но у меня нет такого человека. Я же выбираю из режиссеров, которые понимают и любят, защищают такой театр, которым я занимаюсь, — русский психологический драматический театр. И даже скажу тебе больше: это может быть и не режиссер, а личность, который доверяет театру такого типа как наш. Не хочу я называть имени Станиславского, но это, безусловно, такой.
— Я правильно понимаю: при таком условии вы решитесь оставить театр — когда появится такой человек? Но здоровье и жизнь дороже.
— Я понимаю, Мариша, это на словах, а на деле… В общем, ищу человека, который готов… Наверное, кроме меня мало кто реально понимает сегодня расстановку сил внутри театра, что очень важно.
— А какова она?
— Я думаю, что фигуры, которые тасуют сейчас «карты», кто считает себя либеральной интеллигенцией и даже друзьями «Современника», не очень понимают, кто есть кто в театре. Скажем, есть артисты, которых обожают, любят; как пример приведу Валентина Иосифовича Гафта — его фигура абсолютно бесспорна. Есть Марина Неелова: ее все принимают как великую артистку, но знают трудности, с этим связанные. Марина уже не первый год прилетает в Москву — играет свои спектакли и улетает. Да, она звезда в понимании театра. Дальше — Лена Миллиоти, которая вызывает всеобщую любовь и уважение за свою общественную позицию: она всех положит на лопатки, но елку для детей в театре проведет, газету выпустит, кому-то поможет. Ну и есть те, на кого никогда в труппе не поднимут руку, потому что их ценят, любят за то, что они не генералы, а солдаты, которые служат как генералы.
Да, наши звезды считают себя неповторимыми, что, наверное, правда в творческом смысле. Но то, что театр — это команда, они с трудом принимают. Театр для них — не их любимое дело в командном спорте. Так не было, но так стало.
фото: Из личного архива
— Кого вы имеете в виду конкретно?
— Я не хочу фамилии называть. Теперь театру приходится подлаживаться под звезд, когда они дают ему время своей занятости. Раньше актеры, уходя сниматься, брали из театра бумагу, где было четко написано: «в свободное от работы в театре время». А сейчас — наоборот: театр зависит от кино.
— Вот, кстати, по этой же причине Владимир Машков в «Табакерке» расстался со своим звездным артистом Андреем Смоляковым.
— Мне очень жалко, что ушел Смоляков… Но если бы я начинала в театре, как Машков, не знаю, хватило бы у меня сил поступить так, как он, — расстаться с ведущим артистом.
— По-вашему, он правильно сделал?
— В его понимании начала театра и его дальнейшего существования — правильно. При том, что Андрей Смоляков — один из моих любимых артистов. И нас, я имею в виду «Современника», не было бы, если бы в свое время мы так же по разным дорожкам побежали.
— Мне кажется, что сейчас вы готовы как никогда поменять ситуацию в театре?
— Нет, менять ситуацию я не буду. Но я буду жестко действовать, хотя не знаю, чем это кончится. Скажем, если зрители будут играть с телефонами во время спектакля, их просто будут выводить. А артисты… Посмотрим. Знаешь, театр, и не только наш, а вообще, пока может еще жить. Он делает некие «гимнастические процедуры», при которых человек существует. И я верю в то, что эстафету надо передавать живой рукой, в которой есть сила.
— Для меня вы тот человек, который не боится сказать правду, какой бы тяжелой она ни была. Вы думали о том, что, пока вы находились в больнице, ваше место… как бы помягче сказать, уже делилось? И кто-то на него конкретно претендовал и конкретно обрабатывал начальство в Департаменте культуры?
— Это и до больницы было. Вся Москва гудела. Я последние восемь лет своей жизни потратила на то, чтобы вырастить молодых артистов, и всегда говорила им: «Вы — моя опора». Я провожу с ними немало бесед, они ценят это, ждут, когда я приду в театр. Я уверена, что молодая труппа наша, когда меня не будет и сколько бы ни прошло времени, не допустит, чтобы «Современник» превратился в дорогую или дешевую антрепризу, в модное место в худшем смысле этого слова. Да, я обо всех о них думаю — о молодых, о немолодых… Вот Лия Ахеджакова, которую я ценю как артистку, хотя мы с ней на разных гражданских позициях существуем. Она же почти всегда отказывается от работ, что мы ей предлагаем.
— А самое громкое мужское имя «Современника» — Сергей Гармаш? На него можно надеяться?
— Не могу сказать за всю труппу, но Гармаш — замечательный артист, он мой помощник по творческим вопросам (я объявила это еще два года назад). У него свои взаимоотношения с труппой, и я никогда не буду тормозом в их взаимоотношениях.
— А ему-то можно передать дело?
— А как ему передашь? У него огромная занятость в кино, в театре. У него есть все, что есть у звезды, но он это заслужил своей жизнью, работой. Однако не все готовы это принимать.
Кто еще?.. Хаматова? Ну нет… Я думаю, что все, как и я, сойдутся в том, что она невероятный талант (я это говорю ей в лицо и не в лицо). Талант огромный — актерский. А человеческий… Это я не хочу обсуждать. Она оказалась одним из тех «детей», кто не посчитался со своей приемной мамой, коей я себя считаю.
— Но вы же умеете прощать.
— Смотря что. Не все.
— Но Елена Яковлева, уникальнейшая актриса, она-то вернулась в «Современник»?
— Слава богу. Я счастлива.
— У нее в новом сезоне будет работа?
— Конечно, если захочет. Она это знает. Я ее очень люблю.
— Мне кажется, вы и Хаматову простите.
— Что мне ее прощать? Она должна сама разобраться в себе. Еще раньше она мне говорила так: «Вы понимаете, что лучшая модель театра — это когда нет режиссера, нет труппы и худрука. Есть артист, здание и администрация».
— Простите, а кто же тогда управляет машиной?
— Артисты.
— Хочу подвести итог нашего разговора. Слухи о вашем скором уходе из театра преувеличены? И Галина Борисовна Волчек не покидает «Современник»?
— Конечно, нет. И если мне переходить в другой статус, то только тогда, когда появится режиссер — и не только режиссер, на которого я могу рассчитывать. Все, круг замкнулся.